Авангард в раннем творчестве Прокофьева. Критики о композиторе

  

С.С. Прокофьев

   

     О ранних произведениях Сергея Прокофьева его друг, композитор Николай Мясковский писал: «Вот сочинения, от которых веет первобытной силой и свежестью. С каким наслаждением и вместе с тем удивлением наталкиваешься на это яркое и здоровое явление в ворохах современной изнеженности и анемичности!». Этот период в жизни Прокофьева Мясковский назвал «вулканически-пламенным».

     В декабре 1908 г. Прокофьев впервые выступил в публичном концерте. В числе других фортепьянных пьес он сыграл «Наваждение» — произведение с остро диссонирующей гармонией, пружинистой ритмикой, суховатой, дерзкой моторностью — взрывающее тогдашние представления о музыке, но уже с типичными чертами прокофьевского стиля. Критика не заставила себя ждать: «Молодой автор, еще не закончивший своего художественного образования, принадлежал к крайнему направлению модернистов, заходит в своей смелости гораздо дальше современных французов».

     В то время композитор действительно был особенно близок антиромантическим идеям русского авангарда. Накануне революции он встречается в Москве с

М. Горьким, В. Маяковским, поэтами-футуристами Д. Бурлюком и В. Каменским, которые восторженно принимают созвучную времени музыку молодого композитора.

     В ней, так же как и в стихах его современника В.В. Маяковского (с которым его иногда сравнивали), рождались образы юности, силы, борьбы и победы, образы нового мира, шедшего на смену отжившему.

     Маяковский и Прокофьев были знакомы и относились друг к другу с искренней симпатией и большим интересом. Недаром композитор бережно хранил экземпляр поэмы «Война и мир» с надписью: «Председателю земного шара от секции музыки — председатель земного шара от секции поэзии. Прокофьеву — Маяковский».

     Как-то раз молодой Прокофьев играл в «Бродячей собаке» — знаменитом кафе петербургской богемы. Находившийся там в этот вечер молодой Маяковский сидел за одним из столиков и что-то увлеченно рисовал. В конце вечера Прокофьев получил шарж на себя с такой надписью: «Уважаемый Сергей Сергеевич, который играет на самых нежных нервах уважаемого Владимира Владимировича»...

     В 1914 г. Прокофьев начал писать балет «Ала и Лоллий» (на сюжет из скифской мифологии) для знаменитой антрепризы С.П. Дягилева.

     На основе музыки этого балета (который так и не получил сценического воплощения) была создана одноименная симфоническая сюита, первое исполнение которой в Петрограде в начале 1916 г. сопровождалось грандиозным скандалом, подтвердившим репутацию Прокофьева как музыкального «варвара», «скифа», ниспровергателя традиционных устоев. Публика громко выражала свое возмущение «диким произведением». Рецензент «Театрального листка» писал: «Прямо невероятно, чтобы такая, лишенная всякого смысла пьеса могла исполняться на серьезном концерте.... Это какие-то дерзкие, нахальные звуки, ничего не выражающие, кроме бесконечного бахвальства»

     Однако при всех новациях Прокофьев сохранил верность устойчивой тональности, четкой классической форме, а в ритме — организующей роли регулярной пульсации тактового размера, дав в последствии повод к упрекам в консерватизме со стороны убежденных приверженцев авангарда. Парадоксальная структура прокофьевского музыкального мира за «внешностью антиромантика», «бунтаря» скрывает цельную личность, стремившуюся к гармоничному единству современного и традиционного.

     «Я всегда чувствовал потребность самостоятельного мышления и следования своим собственным идеям… Я никогда не хотел что-либо делать только потому, что этого требуют правила… Я не стесняюсь заявить, что, по существу, являюсь учеником своих собственных идей», — как всегда с предельной прямотой говорил он («Musical Observer», октябрь 1918 г.).

     Со временем Прокофьев все сильнее отдалялся от авангарда.